- Ну, козак, як дила?
- Как сажа бела.
- Глаз, що ж вин?
- Хожу на уколы.
- Скилько зробилы?
- Восемнадцать.
- Больно чи ни?
- Нет, сладко.
- А ты попроси, шоб воны геть його выризалы.
- Не всем кривым быть.
- Це так.
Желчный, язвительный сосед Григория был недоволен всем: ругал власть, войну, участь свою, больничный стол, повара, докторов - все, что попадало на острый его язык.
- За шо мы с тобой, хлопче, воювалы?
- За что все, за то и мы.
- Та ты толком окажи мэни, толком.
- Отвяжись!
- Га! Дуркан ты. Це дило треба разжуваты. За буржуив мы воевалы, чуешь? Що ж це таке - буржуй? Птыця така у коноплях живе.
Он разъяснял Григорию непонятные слова, пересыпал свою речь ругательным забористым перцем.
- Не тарахти! Не понимаю хохлачьего твоего языка, - перебивал его Григорий.
- Ось тоби! Що ж ты, москаль, не понимаешь?
- Реже гутарь.
- Я ж, мий ридненький, и то балакаю нэ густо. Ты кажешь - за царя, а шо ж воно такое - царь? Царь - пьянюга, царица - курва, паньским грошам от войны прибавка, а нам на шею... удавка. Чуешь? Ось! Хвабрыкант горилку пье, солдат вошку бье, тяжко обоим. Хвабрыкант с барышом, а рабочий нагишом, так воно порядком и пластуется. Служи, козак, служи! Ще один хрэст заробишь, гарный, дубовый... - Говорил по-украински, но в редкие минуты, когда волновался, переходил на русский язык и, уснащая его ругательствами, изъяснялся чисто.
Изо дня в день внедрял он в ум Григория досель неизвестные тому истины, разоблачал подлинные причины возникновения войны, едко высмеивал самодержавную власть. Григорий пробовал возражать, но Гаранжа забивал его в тупик простыми, убийственно простыми вопросами, и Григорий вынужден был соглашаться.
Самое страшное в этом было то, что сам он в душе чувствовал правоту Гаранжи и был бессилен противопоставить ему возражения, не было их и нельзя было найти. С ужасом Григорий сознавал, что умный и злой украинец постепенно, неуклонно разрушает все его прежние понятия о царе, родине, о его казачьем воинском долге.
В течение месяца после прихода Гаранжи прахом задымились все те устои, на которых покоилось сознание. Подгнили эти устои, ржавью подточила их чудовищная нелепица войны, и нужен был только толчок. Толчок был дан, проснулась мысль, она изнуряла, придавливала простой, бесхитростный ум Григория. Он метался, искал выхода, разрешения этой непосильной для его разума задачи и с удовлетворением находил его в ответах Гаранжи.
Поздней ночью однажды Григорий встал с постели и разбудил Гаранжу. Подсел к нему на кровать. В окно сквозь приспущенную штору тек зеленоватый свет сентябрьского месяца. Щеки проснувшегося Гаранжи темнели супесными рытвинами, влажно блестели черные впадины глазниц. Он зевал, зябко кутал ноги в одеяло.
- Шо нэ спышь?
- Сну нету. Сон от меня уходит. Ты мне объясни вот что, война одним на пользу, другим в разор...
- Ну? Ахха-а-а... - зевнул Гаранжа.
- Погоди! - зашептал Григорий, опаляемый гневом. - Ты говоришь, что на потребу богатым нас гонят на смерть, а как же народ? Аль он не понимает? Неужели нету таких, чтоб могли рассказать? Вышел бы и сказал: "Братцы, вот за что вы гибнете в кровях".
- Як це так, вышел? Ты шо, сказывся? А ну, побачив бы я, як ты вышел. Мы ось с тобой шепчемся, як гуси у камыши, а гавкни ризко - и пид пулю. Черная глухота у народи. Война его побудить. Из хмары писля грому дощ буде...
- Что же делать? Говори, гад! Ты мне сердце разворошил.
- А шо тоби сердце каже?
- Не пойму, - признался Григорий.
- Хто мэнэ с кручи пихае, того я пихну. Трэба, нэ лякаясь, повернуть винтовки. Трэба у того загнать пулю, кто посылае людей у пэкло. Ты знай, - Гаранжа приподнялся и, скрипнув зубами, вытянул руки, - поднимется вэлыка хвыля, вона усэ снэсэ!
- По-твоему, что ж... все вверх ногами надо поставить?
- Га! Власть треба, як грязные портки, скынуть. Треба с панив овчину драть, треба им губы рвать, бо гарно воны народ помордувалы.
- А при новой власти войну куда денешь? Так же будут клочиться, - не мы, так дети наши. Войне чем укорот дашь? Как ее уничтожить, раз извеку воюют?
- Вирно, война испокон веку иде, и до той годыны вона нэ пэрэвэдэться, пока будэ на свити дурноедьска власть. От! А як була б у кажном государстви власть робоча, тоди б не воювалы. То и трэба зробыть. А цэ будэ, в дубову домовыну их мать!.. Будэ! И у германцив, и у хранцузив - у всих заступэ власть робоча и хлеборобська. За шо ж мы тоди будемо брухаться? Граныци - геть! Чорну злобу - геть! Одна по всьому свиту будэ червона жизнь. Эх! - Гаранжа вздохнул и, покусывая кончики усов, блистая единственным глазом, мечтательно улыбнулся. - Я б, Грыцько, кровь свою руду по капли выцидыв бы, шоб дожить до такого... Полымя мэни сердцевину лиже...
Они проговорили до рассвета. В серых сумерках забылся Григорий беспокойным сном.
Плохо, что украинцы, да и русские тоже, забывают своих великих общих писателей. Ничто под луной не ново.
Journal information